Слуховой анализ в изучении музыкальной формы

Выступление на XXI Международной научно-практической конференции «Современное музыкальное образование — 2022: творчество, наука, технологии». СПб 30 ноября — 15 декабря 2022 года

______________________________________________

Пройдемся по ключевым понятиям в названии доклада

1. Слух. Орган дивного познанья. — Как и зрение. Художник пишет пейзаж, освещенный видимым светом. А гений видит его в умном осияньи красоты. Предметов красоты — не счесть, а солнышко красоты — одно. Обновленная душа откликается восторгом. Красота пророчественна: в ней светится последнюю цель Творения мира. Иоанн Златоуст говорил: назначение глаза — смотреть, а не смотреть лукаво.

И слух тоже — орган познанья красоты. Его тоже избавим от лукавства. «Форма, значит красота», — говорил Глинка. А. Г. Шнитке спросил своего и моего ученика В. Н. Грачева: Почему в 20 прелюдии Шопена странная форма? Зачем повторяется вторая мысль? Кто ответит на вопрос гения, тот сможет и исполнить шедевр. Как услышать? Требуется слуховой анализ.

2. Слуховой анализ — второе наше понятие. Как его понимать?

Всякое познание и воспитание цельно, а не атомарно. Потому слуховой анализ — не изолированная деятельность, а неустранимая сторона целого.

Так цельно учили композиции во времена Кабесона (XVI век). Композиция состояла в умении встраивать церковный напев в чудо многоголосной пьесы. Первым делом требовалась теория. Теория — умные глаза души. Без духовной зрячести результатов не будет. Выстроить чудную вертикаль невозможно без знания интервалов и законов полифонии. Теория цельно осваивалась практикой сочинения, импровизации и исполнении. А поверх всего — слышание красоты.

В барокко — та же цельность. Как тривиум и квадривиум были подножием к богословию, так Бах над всеми уменьями музыканта водружает последнюю цель музыки и диктует ее ученику: «Последняя цель музыки — служение славе Божией и освежение духа. Без того пред нами не музыка, а шум и дьявольская болтовня». Да, слышать, видеть, жить, — надо возвышенно, а не лукаво. Служение красоте славы Божией — от наших усилий, освежение духа — дар свыше. Вне этой связки красоты нет. Насильно красота не навязывается, палкой в рай не загнать.

Цельность есть и сегодня. Знакомый ядерный физик, любящий музыку, взяв в руки учебник элементарной теории музыки И. Способина, ощутил его непосильность для ума. Конечно! Как изучить интервалы на столе, не усвоив их чувством?

А нам учебник не требовался. Сложности осваивались легко, — как ребенок учится говорить. На сольфеджио мы строили, играли, пели интервалы и аккорды, определяли на слух. С гармонией добавились функции, голосоведение, каденции, модуляции. Все, что входило через видение, слышание и делание, становилось детски-простым и незабвенным.

3. Третий элемент названия — форма. Слуховой анализ в воспитании чувства формы.

К ней нет параллельного курса сольфеджио. Слуховое постижение формы-красоты приходится встраивать внутрь некоей цельной деятельности.

Открывается она, как всегда, теорией, которая пока несовершенна, красотой не блещет. «Искусство изготовления скелетов» — так Бетховен охарактеризовал преподанный ему курс полифонии. И форме незачем быть собранием костей. В живой теории совершенным слышанием сопряжены сторона композиторская и исполнительская.

О строении такой теории я скажу дальше, а сейчас пример.

Послушаем вариации первой части Ля-мажорной сонаты Моцарта в исполнении Рахманинова. Обратите внимание на разговор двух каденций. Вспыхнула от них красота периода повторной структуры — и вмиг открылась причина любви композиторов к этой форме.

Звуковой пример. В. А. Моцарт. Соната №11 Ля мажор. Исполняет Сергей Рахманинов.

Если же слух уныл, игра мертва, красота не явлена, — то нет и формы. Скелет вместо нее. Диалог двух каденций тогда — как в школе: бесцветный вопрос — безликий ответ. Серость, мертвечина! Где жажда, готовность к чуду, откровение Неба?

Слушаем дальше. Пахнуло свежестью от начала второй части двухчастной формы. А если нет внятного освежения духа — тогда формы нет.

В репризе обратим внимание на любимый прием классической музыки — прерванную заключительную каденцию через разрешение мелодии в терцовый звук, а не в приму. Почему он любимый? Волшебные пальцы Рахманинова дадут ответ.

Звуковой пример.

Что мы услышали? Мы уразумели слухом причину красоты приема. Без него завершение было бы куцым по причине своеволия. А вместе с Моцартом и Рахманиновым мы воздержались от своевольного завершения, чтобы в доверии надежды открыться чудному ответу с Неба. Какой же он упоительный: вздох блаженства в широте заключительной фразы! Да еще и с завитушкой на вершине. Если мотивы и фразы — слова музыки, то завитушки, мелизмы¹ — веяния Духа. А октавный скачок — какой простор от него в душе!

И вот отличие живого и мертвого слуха. Живой слух открыт синергийной красоте музыки и бытия, и форма для него — чудо. А мертвый слух — формалист, и форма для него — формуляр.

А теперь вопрос: если мы восхитились красотой приема в теме, — неужели не станем с нетерпением ждать этого чуда в последующих вариациях?

И тогда открывается суть и радость строгих вариаций. Они — вариации на синергийную красоту темы.

В каждой вариации ситуация своя, а доверительно радоваться ответу Неба надо всегда. Он тоже неповторим, в каждой вариации иной и всегда отвечает на то, чего жаждет душа. В музыке — как и в жизни. Никаких стандартов. В теме, как мы видели, на ее ангельскую легкость отвечает дуновение свежести, В первой вариации, полной утренней жажды творчества, — в ответ даренье дерзновения. В ариозной вариации — и ответ откликается небесной нежностью. В финальной вариации — стремительностью фигураций, языком Духа красоты. Мудрость музыки учит мудрости жизни. Потому вариации — учебник жизни, учебник аскетики.¹

И еще крохотная деталь. Как закончить первую часть сонаты? — росчерком духа. Зачем их два — сначала forte, и тут же piano?

Звуковой пример

Нравится? — спрашиваю студентов. — Очень! — А почему? — Здесь эффект эха. — Разве это объяснение? Природное эхо — отражение звука от стены, от преграды. Разговаривать со стеной — безумие. Но если наша радость, восторг, любовь эхом отзовется с Неба, тогда и рождается красота, освежая дух. Вот настоящая причина любви музыкантов к приему, а вовсе не стена. Все, все, к чему ни прикоснется дух красоты и жизни, становится чудом: звуки, созвучья, мотивы, цезуры, элементы формы. Но для того нужно и относиться к ним именно как к живящим мыслям Божьим. Это круговращенье красоты в бытии называется синергией.

Теоретическую ее проработку дам чуть позже, а пока ограничусь образом.

Высокое слово, интонация, фраза, цезура — имеют проекцию на Небе и отклик в сердце. Плектром слова или музыки мы возбуждаем эту струну меж Небом и сердцем: ее звучание и есть красота. Красота — сила, которая подхватывает нашу духовную жажду, вовлекая восторгом в нетленную сердцевину бытия.

Обязательна честность слуха. Вот что случилось с В. Гафтом: произнося слово «Бог» из лексикона Городничего в «Ревизоре», он почувствовал, что врет себе. Вслушался в это слово — и оказался в православии, чем поразил Гордона в интервью с ним. И у гениев музыки честный слух. Не остановится он, пока не доберется до корня божественной красоты.

4. От слухового анализа вновь возвратимся к цельности музыкальной деятельности, в которую он встроен. В ее зените — исполнительская теория, законодательствующая слуху.

Эйнштейн говорил: все, что исследователь увидит в материале фактов, всецело определяется теорией, которой он руководствуется.

Сказанное относится и к слуху, и ко всему на свете. Пошлая теория опошляет игру, возвышенная возвышает. Я предлагаю студентам опыт. Даю прослушать Прелюдию Рахманинова D dur в гениальном исполнении Ашкенази и в исполнении концертирующей пианистки, но не первого ранга. Предлагаю угадать, в каком из них слышится пошлая установка «Музыка — язык эмоций». И в каком — определение Баха, которое я уже цитировал: о последней, самой высокой цели музыки. Студенты верно распознали эти две установки, которой руководился слух исполнителей, после чего последовал подробный умно-слуховой анализ деталей.

Вот мы уже у самых врат исполнительской теории музыки. Как без нее? Проведи мы и сто анализов, — воспитали б они исполнительский слух? Анализов мало. А в осияньи умной теории слух обретает свойства и микроскопа, и телескопа. Микроскопа — когда вслушиваемся в сокровенность духовного микроинтонирования. Телескопа — когда хотим смотреть в ширь Вселенной.

В этом умении — назначение теории. И вот ее общие контуры.

Первая ее часть (уже написанная мною) — основы. Непременное требование к ним: нужно лишь одно-единственное слово, которое объясняет все. Таким волшебным словом-ключом ко всему для богослова Ньютона стало понятие силы. На «форме», как было принято, далеко не уедешь. Как формой соизмерить механику, оптику, акустику? Когда же Ньютон принял из Библии всеобъясняющее понятие силы, физика, соединив все свои ветви, с ускорением радости понеслась вскачь вместе с технологиями.

В духовной сфере понятия силы и энергии (как актуального проявления силы) недостаточно, потому что человек — не шестеренка детерминистского причинно-следственного механизма. Ему вручен дар свободы, которая приходит не из прошлого, а из будущего, приходит с чудными дарами вечной свежести и новизны.

Таким всеобъясняющим и всеобъемлющим понятием для нас оказывается понятие синергии. Это слово апостола Павла. По-русски — соработничество Бога и человека в приближении последней цели Творения, как во всеобъемлющем масштабе бытия, так и в личной жизни человека.

Что делали мы, когда вслушивались в красоту игры Рахманинова? Мы вслушивались в синергию! Ожидали небывалостей красоты и подхватывались восторгом. Сказано: ищите и обрящете, стучите и отворят, вопрошайте — и ответ восхитит. Вот что такое слуховой анализ. Вслушивание в красоту обновит слух, душу, жизнь. дух нации, цивилизации, человечества. Вот призвание гениев, Рахманинов-пианист называл его чувством миссии, то есть посланничества, без чего нельзя выходить на сцену.

Синергия универсальна, живет в любых масштабах времени от крохотной цезуры до тысячелетий истории. Золотой ключик синергии открывает дверь в Царство несказанной красоты. В первой части теории анализируются проявления синергии в явлениях развития, вероятия, цезуры, эмфазы.

Вторая часть теории — движение вглубь. Она состоит из глав, посвященных исполнительской теории музыкальной формы, синтаксиса. гармонии, живого метра, фактуры, жанров, стилей. Краткий намек на красоту формы вариаций в нашем слуховом анализе игры Рахманинова — это пример волшебного действия синергии и вероятия в становлении одной из форм музыки.

Третья часть — раздвижение теории вширь, во всеохватность бытия. Платон дал пример. «Почему так устроена музыка?» — спрашивает он. И отвечает: «Потому что так устроено все. Так устроена мировая душа». Теория музыки как теория всего — такой путь проходит мысль в третьей части книги.

Без панорамирующего взгляда, без перспективы пути в красоту не обойтись настоящему музыканту. Ощутив синергию в мотиве, цезуре, эмфазе, синтаксисе и форме, он воспримет и восхитительность всего на свете, Отличит живое слово от слова-деревяшки. Живого человека — от человека в футляре. В футляре может быть музыкальный слух, искусство, система образования, все на свете. С потери синергии начинается деморализация бытия. Но есть возможность возрождения. Умением восставать фениксом из пепла пожарищ Россия поразила даже печать Саудовской Аравии. Вся Русская история, по мысли святителя Иоанна Шанхайского и Сан-Францисского, — новая Священная история. 600 тысяч человек было в Великой армии Наполеона, собранной из 12 стран Европы. После вторжения в Россию численность призванных составила уже более двух миллионов человек. Без великого испытания, без сожжения Москвы и торжественного бескровного входа русской армии в Париж не было бы ни Пушкина, ни Глинки, ни Рахманинова, ни нового стиля романтизма и расцвета национальных школ в Европе. А как сейчас в синергийной бодренности духа встретить наступивший третий период Новейшего времени?

Множество вопросов возводит мысль к науке наук и искусству из искусств, — области, которую я называю Фундаментальной педагогикой человечества.

Беспредельна мудрость бытия, открывающаяся через музыку и музыкальную педагогику. Простите меня, что не смог достойно представить эту красоту в кратком слове.

__________________________________________________________________

¹ _{Не случайно они часто записываются мелкими легкими нотками: их можно сравнить с бриллиантами, красота которых зависит от огранки. Если граней мало, то их отблески подобны мотивам. А при огранке в 57 граней лучики пронзительные, волнуют таинственной красотой непостижимости, напоминая тончайшую мелизматику в музыке французских клавесинистов в исполнении Григория Соколова.}

² _{Рахманинов выкинул две вариации. Как это?! Но Моцарт был бы в восторге. Он не отказался бы от своего варианта, потому что он универсальный. Но Рахманинов настолько уникально и достоверно перенес нас в райское блаженство духа моцартовской музыки, что вариация с ответами терций-колокольчиков и минорная казались бы излишними, слишком внешними и отвлекающими внимание от вживания в вышину. Ведь уже и в сицилианной ритмике темы он облегчает звучание шестнадцатых, делая их легкокрылыми.}